Эдгар По

---

Пути Господни в Природе и в Промысле его не наши пути, и уподобления, к
которым мы прибегаем, никоим образом несоизмеримы с необъятностью,
неисчерпаемостью и непостижимостью его деяний, глубина коих превосходит
глубину Демокритова колодца.

Джозеф Гленвилл

Мы наконец взобрались на вершину самого высокого отрога. Несколько
минут старик, по-видимому, был не в силах говорить от изнеможения.
— Еще не так давно, — наконец промолвил он, — я мог бы провести вас
по этой тропе с такой же легкостью, как мой младший сын; но без малого три
года тому назад со мной случилось происшествие, какого еще никогда не
выпадало на долю смертного, и, уж во всяком случае, я думаю, нет на земле
человека, который, пройдя через такое испытание, остался бы жив и мог
рассказать о нем. Шесть часов пережитого мною смертельного ужаса сломили мой
дух и мои силы. Вы думаете, я глубокий старик, но вы ошибаетесь. Меньше чем
за один день мои волосы, черные как смоль, стали совсем седыми, тело мое
ослабло и нервы до того расшатались, что я дрожу от малейшего усилия и
пугаюсь тени. Вы знаете, стоит мне только поглядеть вниз с этого маленького
утеса, и у меня сейчас же начинает кружиться голова.
«Маленький утес», на краю которого он так непринужденно разлегся, что
большая часть его тела оказалась на весу и удерживалась только тем, что он
опирался локтем на крутой и скользкий выступ, — этот маленький утес
поднимался над пропастью, прямой, отвесной глянцевито-черной каменной глыбой
футов на полтораста выше гряды скал, теснившихся под нами. Ни за что на
свете не осмелился бы я подойти хотя бы на пять-шесть шагов к его краю.
Признаюсь, что рискованная поза моего спутника повергла меня в такое
смятение, что я бросился ничком на землю и, уцепившись за торчавший около
меня кустарник, не решался даже поднять глаза. Я не мог отделаться от мысли,
что вся эта скалистая глыба может вот-вот обрушиться от бешеного натиска
ветра. Прошло довольно много времени, прежде чем мне удалось несколько
овладеть собой и я обрел в себе мужество приподняться, сесть и оглядеться
кругом.
— Будет вам чудить, — сказал мой проводник, — ведь я вас только
затем и привел сюда, чтобы показать место того происшествия, о котором я
говорил, потому что, если вы хотите послушать эту историю, надо, чтобы вся
картина была у вас перед глазами.
— Мы сейчас находимся, — продолжал он с той же неизменной
обстоятельностью, коей отличался во всем, — над самым побережьем Норвегии,
на шестьдесят восьмом градусе широты, в обширной области Нордланд, в суровом
краю Лофодена. Гора, на вершине которой мы с вами сидим, называется Хмурый
Хельсегген. Теперь поднимитесь-ка немножко повыше — держитесь за траву,
если у вас кружится голова, вот так, — и посмотрите вниз, вон туда, за
полосу туманов под нами, в море.
Я посмотрел, и у меня потемнело в глазах: я увидел широкую гладь океана
такого густого черного цвета, что мне невольно припомнилось Mare Tenebrarum
[Море Мрака] в описании нубийского географа. Нельзя даже и вообразить себе
более безотрадное, более мрачное зрелище. Направо и налево, далеко,
насколько мог охватить глаз, тянулись гряды отвесных чудовищно черных
нависших скал, словно заслоны мира. Их зловещая чернота казалась еще чернее
из-за бурунов, которые, высоко вздыбливая свои белые страшные гребни,
обрушивались на них с неумолчным ревом и воем. Прямо против мыса, на вершине
которого мы находились, в пяти-шести милях от берега, виднелся маленький
плоский островок; вернее было бы сказать, что вы угадывали этот островок по
яростному клокотанию волн, вздымавшихся вокруг него. Мили на две поближе к
берегу виднелся другой островок, поменьше, чудовищно изрезанный, голый и
окруженный со всех сторон выступающими там и сям темными зубцами скал.
Поверхность океана на всем пространстве между дальним островком и
берегом имела какой-то необычайный вид. Несмотря на то что ветер дул с моря
с такой силой, что небольшое судно, двигавшееся вдалеке под глухо
зарифленным триселем, то и дело пропадало из глаз, зарываясь всем корпусом в
волны, все же это была не настоящая морская зыбь, а какие-то короткие,
быстрые, гневные всплески во все стороны — и по ветру, и против ветра. Пены
почти не было, она бурлила только у самых скал.
— Вот тот дальний островок, — продолжал старик, — зовется у
норвежцев Вург. Этот, поближе, — Моске. Там, на милю к северу, — Амбаарен.
Это Ифлезен, Гойхольм, Килдхольм, Суарвен и Букхольм. Туда подальше, между
Моске и Бургом, — Оттерхольм, Флимен, Сандфлезен и Скархольм. Вот вам
точные названия этих местечек, но зачем их, в сущности, понадобилось как-то
называть, этого ни вам, ни мне уразуметь не дано. Вы слышите что-нибудь? Не
замечаете вы никакой перемены в воде?
Мы уже минут десять находились на вершине Хельсеггена, куда поднялись
из внутренней части Лофодена, так что мы только тогда увидели море, когда
оно внезапно открылось перед нами о утеса. Старик еще не успел договорить,
как я услышал громкий, все нарастающий гул, похожий на рев огромного стада
буйволов в американской прерии; в ту же минуту я заметил, что эти всплески
на море, или, как говорят моряки, «сечка», стремительно перешли в быстрое
течение, которое неслось на восток. У меня на глазах (в то время как я
следил за ним) это течение приобретало чудовищную скорость. С каждым
мгновением его стремительность, его напор возрастали. В какие-нибудь пять
минут вез море до самого Вурга заклокотало в неукротимом бешенстве, но
сильнее всего оно бушевало между Моске и берегом. Здесь водная ширь,
изрезанная, изрубцованная тысячью встречных потоков, вдруг вздыбившись в
неистовых судорогах, шипела) бурлила, свистела, закручивалась спиралью в
бесчисленные гигантские воронки и вихрем неслась на восток с такой
невообразимой быстротой, с какой может низвергаться только водопад с горной
кручи.
Еще через пять минут вся картина снова изменилась до неузнаваемости.
Поверхность моря стала более гладкой, воронки одна за другой исчезли, но
откуда-то появились громадные полосы пены, которых раньше совсем не было.
Эти полосы разрастались, охватывая огромное пространство, и, сливаясь одна с
другой, вбирали в себя вращательное движение осевших водоворотов, словно
готовясь стать очагом нового, более обширного. Неожиданно — совсем
неожиданно — он вдруг выступил совершенно отчетливым и явственным кругом,
диаметр которого, пожалуй, превышал полмили. Водоворот этот был опоясан
широкой полосой сверкающей пены; по ни один клочок этой пены не залетал в
пасть чудовищной воронки: внутренность ее, насколько в нее мог проникнуть
взгляд, представляла собой гладкую, блестящую, черную, как агат, водяную
стену с наклоном к горизонту под углом примерно в сорок пять градусов,
которая бешено вращалась стремительными судорожными рывками и оглашала
воздух таким душераздирающим воем — не то воплем, не то ревом, — какого
даже могучий водопад Ниагары никогда не воссылает к небесам.
Гора содрогалась до самого основания, и утес колебался. Я приник лицом
к земле и в невыразимом смятении вцепился в чахлую траву.
— Это, конечно, и есть, — прошептал я, обращаясь к старику, —
великий водоворот Мальстрем?
— Так его иногда называют, — отозвался старик. — Мы, норвежцы,
называем его Москестрем — по имени острова Моске, вон там, посредине.
Обычные описания этого водоворота отнюдь не подготовили меня к тому,
что я теперь видел. Описание Ионаса Рамуса, пожалуй, самое подробное из
всех, не дает ни малейшего представления ни о величии, ни о грозной красоте
этого зрелища, ни о том непостижимо захватывающем ощущении необычности,
которое потрясает зрителя. Мне не совсем ясно, откуда наблюдал автор это
явление и в какое время, — во всяком случае, не с вершины Хельсеггена и не
во время шторма. Некоторые места из его описания стоит привести ради
кое-каких подробностей, по язык его так беден, что совершенно не передает
впечатления от этого страшного котла.
«Между Лофоденом и Моске, — говорит он, — глубина океана доходит до
тридцати шести — сорока морских саженей; но по другую сторону, к Вургу, она
настолько уменьшается, что здесь нет сколько-нибудь безопасного прохода для
судов и они всегда рискуют разбиться о камни даже при самой тихой погоде. Во
время прилива течение между Лофоденом и Моске бурно устремляется к берегу,
по оглушительный гул, с которым оно во время отлива несется обратно в море,
едва ли может сравниться даже с шумом самых мощных водопадов. Гул этот
слышен за несколько десятков километров, а глубина и размеры образующихся
здесь ям или воронок таковы, что судно, попадающее в сферу их притяжения,
неминуемо захватывается водоворотом, идет ко дну и там разбивается о камни;
когда море утихает, обломки выносит на поверхность. Но это затишье наступает
только в промежутке между приливом и отливом в спокойную погоду и
продолжается всего четверть часа, после чего волнение снова постепенно
нарастает. Когда течение бушует и ярость его еще усиливается штормом, опасно
приближаться к этому месту на расстояние норвежской мили. Шхуны, яхты,

• Tweet

Страницы: 1 2 3 4