Очки
(Рейтинг +39)
Loading ...
Наконец я решил, что это должно быть выражение серьезности, печали или,
пожалуй, усталости, которое лишало лицо части свежести и юности, но зато
придавало ему ангельскую кротость и величавость, то есть делало несравненно
привлекательнее для моей восторженной и романтической натуры.
Пожирая ее глазами, я с волнением заметил по едва уловимому движению
дамы, что она почувствовала на себе мой пламенный взгляд. Но я был так
очарован, что не мог отвести его хотя бы на миг. Она отвернулась, и мне
снова стал виден только ее изящный затылок. Через несколько минут, как
видно, желая убедиться, продолжаю ли я смотреть на нее, она медленно
обернулась и вновь встретила мой горящий взгляд. Она тотчас потупила свои
большие темные глаза, а щеки ее густо залились румянцем. Но каково было мое
удивление, когда она, вместо того чтобы вторично отвернуться, взяла двойной
лорнет, висевший у нее на поясе, поднесла его к глазам, навела и несколько
минут внимательно и неторопливо меня разглядывала.
Если бы у моих ног ударила молния, я был бы менее поражен — но именно
поражен, а отнюдь не возмущен, хотя в любой другой женщине подобная смелость
могла и возмутить и оттолкнуть. Но она проделала все это столь спокойно, с
такой nonchalance [Небрежностью (франц.).], с такой безмятежностью, словом,
с такой безупречной воспитанностью, что это не содержало и тени бесстыдства,
и единственными моими чувствами были удивление и восторг.
Когда она направила на меня свой лорнет, я заметил, что она, бегло
оглядев меня, уже готовилась отвести его, но потом, словно спохватившись,
вновь приставила к глазам и с пристальным вниманием разглядывала меня никак
не менее пяти минут.
Поведение, столь необычное в американском театральном зале, привлекло
общее внимание и вызвало в публике движение и шепот, которые на миг смутили
меня, но, казалось, не произвели никакого впечатления на мадам Лаланд.
Удовлетворив свое любопытство — если это было любопытством, — она
опустила лорнет и снова спокойно обратила лицо к сцепе, повернув ко мне, как
и вначале, свой профиль. Я по-прежнему не спускал с нее глаз, хотя вполне
сознавал неприличность своего поведения. Но вот голова ее медленно изменила
положение, и вскоре я убедился, что дама, делая вид, будто смотрит на сцену,
на самом деле внимательно глядит на меня. Излишне говорить, как
подействовало на мою пламенную натуру подобное поведение столь
обворожительной женщины.
Посвятив осмотру моей особы, пожалуй, с четверть часа, прекрасный
предмет моей страсти обратился к сопровождавшему ее джентльмену, и я по
взглядам их обоих ясно понял, что разговор идет обо мне.
Затем мадам Лаланд вновь повернулась к сцене и на несколько минут,
по-видимому, заинтересовалась представлением. По прошествии этого времени я
с неизъяснимым волнением увидел, что она еще раз взялась за лорнет, снова
повернулась ко мне и, пренебрегая возобновившимся перешептыванием в публике,
оглядела меня с головы до ног с тем же удивительным спокойствием, которое
уже в первый раз так восхитило и потрясло меня.
Эти необычайные поступки, окончательно вскружив мне голову и доведя до
истинного безумия мою страсть, скорее придали мне смелости, чем смутили. В
любовном угаре я позабыл обо всем, кроме присутствия очаровательницы и ее
царственной красоты. Улучив минуту, когда, как мне казалось, внимание
публики было поглощено оперой, я поймал взгляд мадам Лаланд и тотчас же
отвесил ей легкий поклон.
Она сильно покраснела — отвела глаза — медленно и осторожно огляделась,
видимо, желая убедиться, что мой дерзкий поступок остался незамеченным — а
затем наклонилась к джентльмену, сидевшему с нею рядом.
Я уже сгорал от стыда за совершенную мною бестактность и ожидал
немедленного скандала; в уме моем промелькнула предстоящая наутро неприятная
встреча на пистолетах. Но тут я с большим облегчением увидел, что дама
просто молча передала своему спутнику программу; и пусть читатель хотя бы
отдаленно представит себе мое удивление — мое глубокое изумление — и
безумное смятение чувств, когда дама, снова украдкой оглянувшись вокруг,
устремила прямо на меня свои сияющие глаза, а затем, с легкой улыбкой,
открывшей жемчужный ряд зубов, два раза утвердительно наклонила голову.
Невозможно описать мою радость — мой восторг — мое безмерное ликование.
Если кто-нибудь терял рассудок от избытка счастья, таким безумцем был в ту
минуту я. Я любил. То была моя первая любовь — так я чувствовал. То была
любовь — безграничная — неизъяснимая. То была «любовь с первого взгляда», и
с первого же взгляда меня оцепили и ответили мне взаимностью. Да,
взаимностью. Как мог я в этом усумниться хотя бы на минуту? Как мог иначе
истолковать подобное поведение со стороны дамы столь прекрасной, столь
богатой, несомненно образованной и отлично воспитанной, занимающей столь
высокое положение в обществе и достойной всяческого уважения, какою, по
моему убеждению, являлась мадам Лаланд? Да, она полюбила меня — она ответила
на мою безумную любовь чувством столь же безотчетным — столь же беззаветным
— столь же бескорыстным — и столь же безмерным, как мое! Эти восхитительные
размышления были, однако, тут же прерваны опустившимся занавесом. Зрители
встали с мест, и началась обычная сутолока. Покинув Толбота, я силился
приблизиться к мадам Лаланд. Не сумев этого сделать из-за толпившейся
публики, я должен был отказаться от погони и направился домой, тоскуя, что
не смог хотя бы коснуться края ее одежды, но утешаясь мыслью, что назавтра
Толбот представит меня ей по всей форме.
Этот день наконец настал, то есть долгая и томительная ночь
нетерпеливого ожидания сменилась рассветом; но и после этого время до «часу
дня» ползло нескончаемо, точно улитка. Но говорят, что даже Стамбулу
когда-нибудь придет конец; наступил он и для моего ожидания. Часы пробили.
При последнем отголоске их боя я вошел в отель Б. и спросил Толбота.
— Нету, — ответил слуга — собственный лакей Толбота.
— Нету? — переспросил я, пошатнувшись и отступая на несколько шагов. —
Это, любезный, совершенно немыслимо и невозможно. Как это нету?
— Дома нету, сэр. Мистер Толбот сейчас же, как позавтракал, уехал в С.
и велел сказать, что не будет в городе всю неделю.
Я окаменел от ужаса и негодования. Я пытался что-то сказать, но язык
мне не повиновался. Наконец я пошел прочь, бледный от злобы, мысленно
посылая в преисподнюю весь род Толботов. Было ясно, что мой внимательный
друг, il fanatico, совершенно позабыл о своем обещании — позабыл сразу же,
как обещал. Он никогда не отличался верностью своему слову. Делать было
нечего; я подавил, как сумел, свое раздражение и уныло шел по улице, тщетно
расспрашивая о мадам Лаланд каждого встречавшегося мне знакомого мужчину.
Оказалось, что понаслышке ее знали все — а многие и в лицо, — но она
находилась в городе всего несколько недель, и поэтому лишь очень немногие
могли похвастать знакомством с нею. Эти немногие, сами будучи еще
малознакомыми для нее людьми, не могли или не хотели взять на себя смелость
явиться к ней с утренним визитом ради того, чтобы меня представить. Пока я,
уже отчаявшись, беседовал с тремя приятелями все на ту же поглощавшую меня
тему, предмет этой беседы внезапно сам появился перед нами.
— Клянусь, вот и она! — вскричал один из приятелей.
— Изумительна хороша! — воскликнул второй.
— Сущий ангел! — промолвил третий.
Я взглянул; в открытом экипаже, который медленно ехал по улице, к нам
приближалось волшебное видение, представшее мне в опере, а рядом сидела та
же молодая особа, что была тогда с нею в ложе.
— Ее спутница тоже удивительно хорошо выглядит, — заметил тот из троих,
кто заговорил первым.
— Да, поразительно, — сказал второй, — до сих пор весьма эффектна; но
ведь искусство творит чудеса. Честное слово, она выглядит лучше, чем пять
лет назад, в Париже. Все еще хороша — не правда ли, Фруассар, то бишь
Симпсон?
— Все еще? — переспросил я, — почему бы нет? Но в сравнении со своей
спутницей она все равно что свечка рядом с вечерней звездой — или светлячок
по сравнению с Антаресом.
— Ха, ха, ха! Однако ж, Симпсон, у вас истинный дар на открытия, и
весьма оригинальные.
На этом мы расстались; а один из трио принялся мурлыкать водевильные
куплеты, в которых я уловил лишь несколько слов:
Ninon, Ninon, Ninon a bas —
A bas Ninon de L’Enclos!
[Долой Нинон, Нинон, Нинон —
Долой Нинон де Ланкло! (франц.)]
Во время этого разговора произошло событие, которое меня очень
обрадовало, но еще усилило сжигавшую меня страсть. Когда экипаж мадам Лаланд
поравнялся с нами, она явно меня узнала; более того — осчастливила
ангельскою улыбкой, ясно говорившей, что я узнан.
Всякую надежду на знакомство пришлось оставить до того времени, когда
Толбот сочтет нужным вернуться в город. А пока я усердно посещал все
приличные места общественных увеселений и наконец в том самом театре, где я
увидел ее впервые, я имел несказанное счастье встретить ее еще раз и
обменяться с ней взглядами. Это, однако, произошло лишь по прошествии двух
педель. Все это время я ежедневно справлялся о Толботе в его отеле и
ежедневно приходил в ярость, слыша от его слуги неизменное: «Еще не
приезжал».
Вот почему в описываемый вечер я был уже близок к помешательству. Мне
сказали, что мадам Лаланд — парижанка, недавно приехала из Парижа — она
могла ведь и уехать обратно — уехать до возвращения Толбота — а тогда будет
-
Tweet
